Форум
Автор: Captain_Stanley
Фендом: Rammstein
Пейринг: нет, как такового
Рейтинг: PG-13
Жанр: эпос в шести частях с прологом и эпилогом
Автор вдохновлён гением Шарля де Костера, создавшего «Легенду о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке…», а также гением М. Гинзбург, любезно взявшей на себя труд улучшить и дополнить упомянутое произведение.
Примечание: автор пользовался изданием «Легенды…» 1984 года, Минск, «Юнацтва».
Дисклеймер: ни единого совпадения с реальностью.
Распалась связь времён, и в этот ад
Заброшен я, чтоб всё пошло на лад!
У. Шекспир
Чудо-трава, отпусти меня!
Из совр. фольклора
ПРОЛОГ
-Только НЕ НА АНТЕННУ!!!
Тиль Линдеманн, уроженец Демократической Республики Германия, крепкий мужчина в самом расцвете лет, проснулся от собственного позорно-визгливого вскрика. Пока глаза привыкали к предутреннему полумраку, ему смутно вспомнилось, что он видел во сне одну из бывших жён – она вешала выстиранное бельё на провода линии высоковольтных передач, а на одной из опор линии почему-то торчала телеантенна, причём сам Линдеманн сидел у подножия мачты в кресле и смотрел по телевизору финал кубка УЕФА. ГДР рвала задницу Бразилии…
Пытаясь отдышаться, Линдеманн осознал, что на свете не существует ни ГДР, ни Бразилии, ни кубка УЕФА, ни телевизионных антенн. И никогда не существовало.
Рядом испуганно задёргался Флаке, после чего на физиономию Линдеманна с размаху легла костистая лапа, закрыв нос и рот.
-Лоренц, - придушенно сказал Тиль. – Я каждое утро повторяю, что твоих очков на мне нет. И мне насрать, где у тебя стоял прикроватный столик. Убери грабли.
Флаке проснулся окончательно и сразу приступил к утреннему намазу:
-Снова?.. Это не со мной, этого не может быть, так не бывает, нет, нет, нет…
-Аминь. – Закончил Тиль. – Твою мать, как же курить охота. Ты не помнишь, в каком году Америку открыли?
-В одна тысяча четыреста девяносто втором, - ответил Флаке с неизбывной тоской в голосе. – А тебе зачем?
-Из Америки табак завезли, грамотей! Слушай, так, значит, он уже должен быть! Где б надыбать хоть капелюшечку?..
-В Испании, полагаю. Встретим испанцев, спроси.
-Пошёл ты…
Шёл год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот семьдесят третий. Пошёл второй год со времени вторжения его высочества Вильгельма Оранского в Нидерланды, два года оставалось до основания университета в Лейдене, три – до «Гентского умиротворения», шесть – до Утрехтской унии, восемь – до низложения Филиппа Второго… До рождения Тиля Линдеманна оставалось триста девяносто лет.
-Не так уж и много, по большому-то счёту, - пробормотал в задумчивости этот последний. – Давай-ка вставать, завтрак сам себя не съест!
После завтрака, состоящего из колбасы и пива, Линдеманн предпринял попытку замутить быстрый секс с хозяйской дочкой – полноватой, но приятной на вид блондинкой. Особенно приятно было то, что, улыбаясь, девица демонстрировала почти полный набор передних зубов, что было здесь большой редкостью.
Тиль уже лез через плетень, спеша на встречу с прекрасным, но Флаке схватил его за ногу и потащил вниз, говоря:
-С ума ты сошёл? Посмотри, она же натуральная потаскуха! Сколько у неё таких кавалеров каждый день?.. Триппер, люэс, гонорея! Гондонов здесь ещё не изобрели!
-Отлезь! – пыхтел Линдеманн, не оставляя попыток. – Я уже четыре месяца не трахался! У меня спермотоксикоз! Так можно дойти до приапизма! Я умру!
-Лучше умереть от приапизма, чем от сифилиса, - философски заметил Флаке.
Линдеманн не понял, чем это лучше, но с забора слез. Потеряв равновесие, он сел задом на пыльную дорогу. Бесславное падение сопровождалось визгливым смехом из-за плетня.
-Чёрт, что ж она так верещит, - с досадой сказал Линдеманн, поморщившись. – Как иголкой в ухо, ей-богу. А сиськи у неё всё-таки ничего себе. Сволочь ты, Лоренц, чтоб тебя.
-Спасибо потом скажешь, - заметил Флаке с достоинством. – Пора выдвигаться.
За последние месяцы они почти в совершенстве овладели искусством езды на ослах. Тиль вынес из этих уроков два ценных наблюдения, которые в других обстоятельствах даже занёс бы в записную книжку. Но записной книжки у него не было, поскольку, во-первых, её было негде взять, а во-вторых, человек, имеющий записную книжку, почти наверняка рисковал бы навлечь на себя обвинение в колдовстве, как и любой, кто владел предметами, чьё назначение для местного населения было неясно (из тех же соображений Флаке не надевал очков на людях). Поэтому ценные наблюдения о езде на ослах приходилось держать в голове. Звучали они так:
-Вы собираетесь сесть на осла? Забудьте всё, что вам рассказывали о верховой езде.
-Вы собираетесь ехать куда-либо на осле? Берегите яйца, потому что от тряски их может прищемить.
Если вы будете соблюдать эти несложные правила, то даже можете получить удовольствие.
-Как будто сидишь верхом на стиральной машине в режиме отжима, - заметил он вслух.
-Ты каждый раз это говоришь, достал уже, - хмуро отозвался Флаке. Он явно был не в духе.
-Да что с тобой такое?.. По-моему, это я должен огрызаться. Если бы не ты, вдул бы я той толстухе по самые гланды… А так… Пятый месяц на просушке, твою мать!.. А девки-то так на мне и виснут, между прочим! Это ж какую волю надо иметь!..
-Они потому виснут, - сказал Флаке, - что ты выглядишь на фоне их мужиков, как BMW на фоне самокатов. И не обольщайся, это не твоя заслуга. Они с рождения здесь. Они шампуня с кондиционером никогда в глаза не видели.
-Я шампуня тоже почти полгода в глаза не видел, - вздохнул Тиль. – Даже без кондиционера. Так что разница небольшая… Что ты, собственно, взъелся? Я ведь сделал, как ты хотел, в душу тебя ети!..
-Что я взъелся?.. Я, кстати, тоже пятый месяц на просушке, ты не заметил? Или я не мужик, по-твоему? И вообще, мне здесь до чёртиков надоело. Ослы эти… Штаны эти дурацкие… Я бы душу продал за нормальную ширинку, веришь?.. Моя пропавшая жена, о которой я всё время должен публично грустить… Эти клоповники, которые они называют гостиницами…
-Да, о гостиницах, - морщась, перебил его Линдеманн. – У меня вши завелись, по-моему.
-У него вши завелись, - горько сказал Флаке. – Слышите, люди добрые? У него завелись вши! Всё, теперь смерть всему живому! Ты только о себе и думаешь.
-А что такое?..
-А то, что у меня они уже два месяца, как завелись…
-Лоренц! Собака бешеная! Так это я от тебя их подцепил!
И, не имея других возможностей для мщения, Тиль изо всех сил вытянул своего закадыку хлыстом по тощему заду.
-Ты что делаешь, мерзавец?! – завопил Флаке.
Последовала безобразная сцена, сопровождавшаяся большим количеством непечатных выражений как на немецком, так и на фламандском…
Устав от выяснения отношений, верные друзья решили передохнуть, с каковой целью устроили привал под деревом и достали из седельных сумок продукты для лёгкого перекуса.
-Пиво здесь ничего себе, - примирительно заметил Тиль.
-Экологически чистый продукт, что ты хочешь, - сказал Флаке. Он всё ещё был мрачен и время от времени почёсывал зад. – А вот сыр козлом воняет… Колбаса… Откуда у нас колбаса, Ромштекс?
-Это я в гостинице спёр, - равнодушно пояснил Тиль. – И не надо так на меня смотреть!.. В гробу я видал такой сервис и такой шведский стол! Яичницу даже не посолили!
-Соль сейчас дорогая, - назидательно сказал Лоренц. – Ладно, спёр так спёр, теперь уже вряд ли погонятся…
Потом они лежали животами кверху под кривой придорожной яблоней. Вокруг было тихо, как на кладбище. В полуденном воздухе еле слышно звенели насекомые. Флаке, размочалив прутик, насухую чистил зубы. Тиль, глядя в небо, пытался анализировать свой сон.
-Фрейд бы с ума сошёл от радости, - бормотал он про себя. – Антенна… Конечно, антенна, что же ещё? И жена бельё вешает… На просушку…
-О чём это ты?
-Да так, ни о чём… Ладно, наотдыхались уже. Давай посмотрим, что там у нас дальше по сценарию?
Флаке поднялся, вытер руки о траву и развязал шнурки на сумке из плохо выделанной кожи, которая лежала у него под головой. Осторожно, почти благоговейно он вытащил их главную и единственную драгоценность, одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года издания, и раскрыл на двести девяносто пятой странице. С оттенком торжественности водрузив на нос очки, он начал вслух читать:
«Тем временем Уленшпигель и Ламме, снабжённые паспортами, заехали в одну корчму… Вывеска гласила: «Трактир Марлэра». Выпив несколько бутылок маасского вина вкусом на манер бургонского…» Так, значит снова пить…
-Давай без подробностей. Что там дальше?
-Погоди, я как раз читаю… Так… так… так. О. У нас проблемы.
-В чём дело?
-Этот Марлэр, по ходу, типа провокатора. Мы должны напоить его вусмерть, и он нам расскажет про трёх проповедников…
-Каких ещё проповедников?
-Они не совсем проповедники, они киллеры. Кто-то заказал принца Оранского.
-Хоть бы посмотреть разок на этого Оранского, за которого мы тут жопу рвём, - с тоской сказал Тиль. – Так. Дальше.
-А дальше мы должны нагнать этих самых проповедников на берегу Мааса. Будет махач. Тебя ранят, но я завалю всех троих из аркебузы.
-Из чего?..
-Из аркебузы.
-А по-другому никак?
-По-другому нельзя. Иначе будет не по сценарию.
После долгой паузы Флаке сказал упавшим голосом:
-Пару раз я был в тире… В детстве.
Линдеманн внимательно взглянул на него, но ничего не ответил.
…Они сидели рядом и угрюмо смотрели перед собой. Флаке даже забыл снять очки.
Тилю на нос упала капля. Он посмотрел вверх и увидел, что, пока они разговаривали и размышляли, небо затянуло тучами. Пахнуло озоном и прибитой дорожной пылью. Через пару минут закапало чаще, а потом ливануло, как из ведра.
-Книгу спрячь, - сказал Тиль и набросил на голову капюшон. Окинув взглядом плоскую, как крышка стола, местность, поливаемую серым, отвесным дождём, он добавил: – Чёрт, что за уродливая страна. Бельгия, мать её…
-Фландрия, - машинально поправил Флаке. Он тоже накинул капюшон и безуспешно пытался протереть очки краем отсыревшего плаща из грубой шерсти. – Слушай, старичок, как ты думаешь, нас когда-нибудь отпустит?..
-Не знаю… Четыре месяца меня ещё никогда не держало.
-Понимаешь, это только здесь прошло четыре месяца. На самом деле, я думаю, прошло минут пятнадцать, и мы в это самое время так и сидим в квартире у Круспе и пускаем слюни.
-Если это так, то первое, что я сделаю – дам ему в торец с ноги, сукиному сыну. «Шалфей прорицателей», мля! В жизни больше не прикоснусь к этой дряни!
-Никто не заставлял, - буркнул Флаке. – Тебе-то ещё ничего… Знай себе пей да девок щупай. Этому тебя учить не надо. А я вот, по замыслу Демиурга, должен быть толстым, румяным и круглолицым. И уметь готовить. Так что, по справедливости, с тобой сюда должен был попасть Круспе.
-Круспе не толстый.
-Да уж потолще меня будет. И готовить умеет… Слушай, а мне, знаешь, что вдруг в голову пришло? Он ведь сейчас, наверное, только проснулся, Круспе. Как подумаю… В ванную пошёл, в нормальную человеческую ванную с водопроводом, с горячей водой. Побрился нормальной бритвой, а не ножом…
-Не трави душу…
-Покушал мюслей, выпил кофе…
-Лоренц, добром прошу, заткнись…
-Закурил…
-Заткни своё хайло! – заревел Линдеманн, брызгая слюной.
Флаке оскорблённо замолчал. Так, в молчании, они и двинулись дальше. Мокрые, злые, как разбуженные среди зимы медведи, обиженные на весь мир – зато снабжённые паспортами – они добрались до трактира Марлэра…
Здесь будет кстати отметить, что паспорта явились неизвестно откуда, как и всегда бывало в подобных случаях… Если, скажем, в книге значилось: «Вытащив из лохани форель, Ламме продолжал…», хотя до тех пор ни одного намёка ни на лохань, ни на форель в тексте не было – указанный сосуд с указанной рыбой тут же возникал перед Флаке (Ламме). Или за Флаке, или сбоку от Флаке. Они пробовали экспериментировать, но хитрить не помогало. Куда бы Флаке не поворачивал голову – лохань и форель неизменно оказывались в поле его зрения. Он пробовал закрыть глаза, и это было хуже всего, потому что кто-то – очевидно, рассерженный Демиург – надел лохань ему на голову. Форель пришлось вытаскивать из капюшона. И ради этого сомнительного результата они восемь раз перечитывали место про лохань и форель. Было ужасно обидно.
Здешний Демиург был строгим и фокусов не любил. Однажды – всего однажды, в самом начале – они попробовали было отклониться от предписанного им пути следования, чтобы немного срезать и заодно избежать встречи с «дикими гёзами», которые действительно, по слухам, были довольно дикими… Но стоило только Уленшпигелю и Флаке, то есть Линдеманну и Ламме, свернуть с назначенной Демиургом дороги, как страшный удар грома потряс всё мироздание, земная твердь содрогнулась, небеса разверзлись и там, среди расступившихся свинцовых облаков, в ослепительных лучах нездешних солнц возник образ худощавого мужчины с усами, в сюртуке по моде последней трети девятнадцатого века. Демиург нахмурил брови, причём его лик источал грозное сияние, и сурово потряс указательным пальцем размером с телебашню. Этот природный феномен заставил наших друзей переменить решение относительно выбора маршрута.
ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ПЯТАЯ СТРАНИЦА. МАРЛЭР
Марлэр оказался чрезвычайно болтливым и на редкость неприятным типом. В книге говорилось, что он был «ярым папистом» - Тилю Линдеманну было очень сильно плевать на этот факт биографии Марлэра, но вот Тилю Уленшпигелю паписты были как кость в горле, и с этим приходилось считаться. Вообще, Тиль Линдеманн в последнее время довольно часто ловил себя на том, что Тиль Уленшпигель всё больше завладевает его сознанием, так что это даже слегка пугало… Твёрдо решив не думать об этом и неуклонно следовать сценарию Демиурга, Линдеманн налил себе и хозяину трактира ещё по кружке «маасского на манер бургонского».
-Пробовал я тут как-то бургонское на манер маасского, - пробормотал Флаке, тоскливо ковыряющий жареную рыбу. – Абсолютно та же хрень.
Напившись, Марлэр начал танцевать. Это было отвратительно. В книге значилось – «пустился в пляс», и уже само это выражение показалось Линдеманну отвратительным, но он даже не предполагал, насколько отталкивающим окажется само зрелище. Маасское на манер бургонского подступило к самому кадыку, и Тиль с трудом удержался от того, чтобы нагнуться под стол и утолить свою нехитрую нужду – здесь все это делали при необходимости, даже дамы, но он так и не привык.
-А ему не много надо, - заметил Флаке, глядя на трактирщика.
Наплясавшись, Марлэр уселся рядом с друзьями и провозгласил:
-Добрые католики, за ваше здоровье!
-За твоё! – было ему ответом…
Марлэр оказался морально нестойким субъектом и в два счёта выдал все адреса и явки. Этому немало способствовали тычки кулаком под рёбра, дёрганье за нос и щипки за задницу – в книге об этих мерах экстренного воздействия ничего не говорилось, но наши герои уже выяснили, что такие пустяки Демиурга не волнуют. Главное – шпарь себе диалог по-писанному, а что уж ты там к нему присовокупляешь, кроме слов… Короче, к тому моменту, как Марлэр забылся сном, вследствие перенесённых страданий и алкогольного опьянения, друзья уже знали всё, что можно знать о трёх наёмных убийцах, переодетых реформатскими проповедниками, которые идут от Марш-ле-Дам по берегу Мааса, чтобы проникнуть в лагерь Вильгельма Оранского.
-Не могу сказать, что это самая ценная информация, какую я когда-либо получал, - сказал Тиль, - но так надо.
И покосился на затянутое низкими тучами небо, как бы желая сказать – вот, я делаю всё, как Ты хочешь, может, Тебя тронет моё смирение, и Ты, наконец, отпустишь меня?..
Но Демиург промолчал. По всей видимости, сцена с фальшивыми проповедниками была ему очень дорога. И он, в своих эмпиреях, готовился насладиться ею сполна. Тиль ещё раз покосился на тучи, вздохнул и сплюнул на дорогу.
-А в домике-то у него грязновато, у этого Марлэра, - сказал он вслух. – Стало быть, не женат… А вот если бы он был женат, я бы, пожалуй, рога ему наставил. Из классовой ненависти. Слушай, Лоренц, как ты считаешь – может, на замужних переключиться?..
-И думать забудь, - привычно ответил Флаке монотонным голосом. – Они же моются два раза в год, ты о чём, вообще?.. Ты лучше о проповедниках думай, дубина.
ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ СТРАНИЦА. ПРОПОВЕДНИКИ
…Всё было кончено. Три проповедника живописно валялись в грязи, похожие на кучи тряпок; один из них продолжал дёргать ногами, и сквозь его хрипы можно было различить неразборчивые матюги на неизвестном диалекте.
В синеватой дымке, которая, согласно замыслу Демиурга, поднималась над чёрным кустарником, показалась озадаченная и очень бледная физиономия Флаке.
-Готово? – спросил он.
-Смотря что, - отозвался сидящий на дороге Линдеманн. – Если ты про меня, то да – я практически готов.
-Зацепило тебя? – справился Флаке с лёгким интересом.
-А ты думаешь, это по мне кетчуп течёт?.. В голову и в ляжку, - брюзгливо ответил Тиль. – Чёрт, больно-то как. Даже не думал, что этот проповедник таким шустрым окажется… Слушай, ты можешь, конечно, ещё немного посидеть в кустах, возражений нет, но, откровенно говоря, я бы не отказался от небольшой помощи. А то мне как-то херо…
С этими словами он лишился чувств, ибо с детства боялся покойников.
Оглянувшись по сторонам и убедившись, что поблизости нет больше проповедников или каких-либо других религиозных деятелей, Флаке вылез из кустов, осторожно спустился по скользкому склону к реке (это был то ли Маас, то ли уже Самбр; а вообще, рек в этой стране хватало) и зачерпнул флягой ледяной воды.
Эту воду он хладнокровно вылил в лицо сомлевшему герою, бормоча при этом довольно безучастно: «Милый друг мой ранен, ранен этим негодяем…» - и далее, по тексту Демиурга.
Тиль открыл глаза и слабым голосом спросил:
-А зубы ты ему вышиб?..
-Кому?..
-Проповеднику.
-Какому?
-Да хоть какому! – обозлился, невзирая на слабость, Линдеманн. – Совсем тебе мозги растрясло, что ли?.. Как же там было… О, вспомнил!.. «Ударом каблука Ламме вышиб зубы ближайшему проповеднику»… Который там ближайший?.. Давай закончим с этим поскорее, сматываться отсюда пора…
-Ты что, с ума сошёл?! – возмутился Флаке. – Сам и вышибай! Сроду я ещё зубы не вышибал у трупов, тьфу ты, гадость какая…
-А что, лучше будет, если нас сейчас пальчиком раздавят, как клопов, за то, что не слушаемся?.. Лоренц, делов-то, двинь с ноги – и шабаш, хватит привередничать… Им всё равно, они уже дохлые… Тем более, они принца хотели замочить…
Лоренц довольно энергично высказался в том смысле, что хотел бы наблюдать вышеуказанного принца в самом неподходящем для принцев месте; кроме того, заметил Лоренц, не было бы излишним поместить в это самое место также их давешнего знакомца Марлэра, всех гёзов, как диких, так и домашних, всех на свете проповедников, папистов и реформатов, а также самого Линдеманна.
В ответ на его тираду в небесах угрожающе заворчало; тучи, попирая законы физики, как живые, поползли к зениту, и сквозь них уже начали пробиваться ослепительные лучи горнего сияния…
-Всё, всё, всё, сейчас сделаю, - быстро сказал Флаке. – Не надо только вот этих вот атмосферных явлений… Но, пожалуйста, пусть Круспе горит в аду. До скончания времён, на меньшее я не согласен.
Из туч коротко рыкнули.
-Уже иду… - пробормотал Лоренц с безнадёжным видом.
Выразив на лице крайнюю степень отвращения, он подошёл к ближайшему проповеднику, поднял ногу и, отвернувшись, опасливо ткнул покойника в зубы носком сапога. Что-то тихо, но омерзительно хрустнуло.
Тучи поклубились ещё с полминуты и наконец расползлись. Демиург был удовлетворён.
-Теперь ты ещё должен порвать свою рубашку мне на бинты, - напомнил Линдеманн. – Я же ранен, как-никак.
-Ёшкин кот! – выкрикнул Флаке в сердцах и снова наподдал новопреставленному, на этот раз от души. – Едрит твою налево! Он, вообще, в курсе, что здесь чертовски холодно?!
ТРИСТА ПЕРВАЯ СТРАНИЦА. ТОМАС УТЕНГОВЕ, МУЖЕСТВЕННЫЙ РЕФОРМАТ
-Вы от принца? – спросил мужественный реформат Томас Утенгове. – Поешьте и выпейте.
Он выставил довольно приличное вино; на сковороде жарилась ветчина.
-Наконец пожрём нормально, - сказал Лоренц вполголоса. – Должна же быть от реформатов хоть какая-то польза.
-А что ты имеешь против реформатов? – спросил Линдеманн с неожиданной для самого себя неприязнью.
-Я?.. Абсолютно ничего, - несколько удивлённо ответил Флаке. – Что я, рехнулся – против реформатов чего-то иметь? Чихать я хотел на всех реформатов, вместе взятых, и на каждого в отдельности. Я не интересуюсь религией. Я интересуюсь тем, как бы здесь выжить. А ты разве нет?..
-Я тоже, да… - сказал Тиль; однако, в его голосе прозвучало невольное сомнение, которое ему страшно не понравилось.
-Ехать в Маастрихт вам сейчас никак невозможно, - говорил позже Томас Утенгове, мужественный реформат. – Войско герцога стоит перед городом и в окрестностях.
Тиль посмотрел в чердачное окно. В полях колыхались цветные знамёна. Нужды смотреть туда у него, в общем-то, не было – он просто тянул время, стараясь припомнить текст. Он тянул его так долго, что небо над знамёнами начало наливаться опасной предгрозовой свинцовостью, и там полыхнули беззвучные зарницы. Флаке пихнул Линдеманна кулаком в рёбра и прошипел сквозь зубы: «Скажи ему, что ты проберёшься, пень ты с глазами!..»
-Да, я проберусь, - опомнившись, сказал Тиль, - если вы добудете мне разрешение жениться. Невеста должна быть хороша собой, мила и добра…
«Неплохо бы ещё, чтобы сиськи не меньше пятого размера, - думал он при этом про себя. – И зад помясистее… Ну и, конечно, с зубами чтобы была…»
-Не советую, сын мой, - заметил Лоренц. – Жёны – дело такое… От меня вот, например, жена ушла… Иссушила меня, понимаешь, любовным недугом – и бросила…
Сказанное почти полностью соответствовало каноническому тексту, но прозвучало очень правдоподобно, и глаза Флаке вдруг затуманились слезой, хотя сам он понятия не имел – с чего вдруг?..
«Какой актёр пропадает!..» - восхитился Линдеманн, глядя на длинноносое лицо друга, подёрнувшееся мечтательной грустью. С тех пор, как они попали сюда, Лоренцу неоднократно приходилось произносить элегические монологи, посвящённые покинувшей его супруге, которую он, понятное дело, никогда не видел – но никогда ещё эти скорбные речи не звучали столь прочувствованно, как сейчас.
Сам же Флаке продолжал недоумевать по поводу внезапно нахлынувших на него эмоций…
-Короче, - сказал Линдеманн Томасу Утенгове. – Невесту мне надо найти, хоть кровь из носу, ты ж понимаешь.
Он был уже прилично навеселе. Вино у Томаса оказалось крепкое.
-…В одну повозку я впрягу пару твоих лошадей, в другую – ослов… Здесь мы с женой, дружок мой, там – свидетели всякие, цимбалисты… Ну, само собой, песни, бубны там разные, бухла побольше… небось, порядок-то знаешь?.. Сядем, короче, и поедем. К свободе. Или нет… В общем, ты меня понял.
-Да я-то понял, - отвечал мужественный реформат, без особого доверия глядя на побагровевшую рожу борца за свободу Фландрии. – Только вот бабы наши с такими кавалерами кататься не привыкшие.
Тут в дверь просунула голову девица с пухлыми и очень румяными щеками. Невольно хотелось думать, что всё, расположенное ниже щёк, тоже радует своими объёмами.
-Поедем, чего там, - сказала она. – Да хранит нас Бог, чего там.
Линдеманн радушно улыбнулся и вытянул шею, пытаясь разглядеть стати смелой девушки. Флаке наступил ему под столом на ногу. Линдеманна это очень рассердило.
-Альба останется в дур-раках! – крикнул он и грохнул кулаком по столу.
-Конечно, если для дела нужно, я могу и четыре повозки, - побледнев, сказал Томас Утенгове. – Человек двадцать пять соберём, наверное…
-Всё равно Альба в дураках останется, - упорствовал Линдеманн. – Потому что он дурак, и всё тут…
Мужественный реформат Томас Утенгове вздохнул и пошёл на двор – объявлять домашним общий сбор и готовность номер один, а заодно выяснить, какая из девушек даст согласие сочетаться законным браком с олицетворением свободного духа Фландрии, которое в этот момент мучительно икало за столом…
Линдеманн открыл глаза, приподнял голову и, охнув, уронил её обратно на солому. Во рту было сухо и гадко. Глаза не открывались. Тошнило.
-Проснулся, женишок? – раздался откуда-то сбоку язвительный шёпот, терзающий душу и тело. – Ну и как тебе утро первого дня новой жизни?
-Где я?.. – спросил Тиль, хватаясь за виски дрожащими руками.
-В Маастрихте, сын мой, в Маастрихте.
Почему-то это слово спровоцировало настоящую революцию в желудке нашего героя. Он еле успел нащупать непослушной рукой борт повозки, на дне которой лежал, и перегнуться через него. Флаке сперва наблюдал за ним с некоторым злорадством, но корчи, сотрясавшие тело Линдеманна, и издаваемые им звуки растрогали бы даже каменное сердце. Лоренц спрыгнул с повозки и обошёл её кругом, стараясь ступать осторожно – кругом вповалку храпели добрые фламандцы, и облако крепкого перегара витало над ними…
Над краем повозки на фоне сереющего предутреннего неба маячила голова Линдеманна. Он тяжело дышал, и по одному его дыханию можно было понять, какие нечеловеческие муки он испытывает.
-На, - с состраданием сказал Флаке. – Полечись. – И протянул ему полную флягу. – Скажи спасибо, что этот Томас Утенгове не жадный оказался, хоть и реформат. Снабдил на дорожку.
Тиль жадно присосался к горлышку…
Позже, когда они сидели рядышком в повозке, Линдеманн осторожно спросил:
-Так я всё-таки женился?
-А то, - сказал Флаке. – И, знаешь, такого жару задал… Я прямо не ожидал от тебя. Священнику хамил. Предлагал всем желающим поцеловать тебя в те уста, которыми ты не говоришь по-фламандски. Песни орал…
-Какие песни?.. – холодея, спросил Тиль. – Наши или?..
-Всякие, - уклончиво ответил Лоренц. – Да это не важно… Главное, что тебя от герцога Альбы спрятали. А то ты грозился знаешь что с ним сделать…
-А что Демиург?..
-Да ничего. Молчит.
-Значит, всё нормально?..
-Ну да. Не считая того, что мы по-прежнему находимся во Фландрии, в шестнадцатом веке, не считая того, что я завалил трёх человек, а ты вчера женился – всё абсолютно нормально. Всё просто зашибись.
Помолчали. Тиль с возрастающим интересом разглядывал новобрачную, которая сопела тут же, на соломе, распространяя винные пары. Это была вчерашняя толстощёкая девица. Вышитый нагрудник съехал на сторону, подставив нескромным взглядам аппетитные выпуклости под сорочкой – пятый, не пятый, но четвёртый размер там был налицо. Юбка задралась, обнажив пышное бедро…
-Даже не думай об этом, - сказал Флаке скучным голосом. – Даже не думай, урод ты, сексуально озабоченный.
-У нас с ней хоть было что-нибудь? – спросил Линдеманн, предчувствуя разочарование. – Первая брачная ночь всё-таки…
-Какое там. Она-то, может, и не против бы, но ты, после того, как заявил, что Филиппу Испанскому некую часть отрежешь и ему же в задницу запихнёшь, рухнул вот в эту таратайку – и лежишь себе в виде дохлого трупа. Невеста твоя тут же заорала, как потерпевшая – решила, что тебя освободительная борьба вконец доконала. А я залез сюда, смотрю – ты уже сопишь в две дырки, ну в точности, как младенчик, только что палец не сосёшь… Так что не было у вас ничего, мой мальчик, не надейся. Да и я бы не допустил.
-Лоренц! – с досадой сказал Тиль. – Сволочь ты всё-таки! Ну что ж ты до меня докопался-то, а?.. Совсем уморить меня хочешь? Дождёшься, что я твою тощую задницу пользовать начну!..
ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ СТРАНИЦА. СМИТТЕ ВАСТЕЛЕ, КУЗНЕЦ
-Войдите, - сказал Смитте Вастеле. – А ослов отведите на лужайку за домом.
Смитте Вастеле имел внешность не самую привлекательную – это был тощий дылдон с нездоровым цветом лица. Кроме того, это был мрачный, угрюмый сволочуга, смотревший на мир глазами алкоголика в завязке. Но у Линдеманна он вызывал необъяснимое восхищение.
-Отличный мужик, - сказал Тиль. – Целыми днями всякие лопаты куёт, а по ночам – оружие. Для бойцов за свободу совести.
-Провались она, твоя свобода совести, - хмуро сказал Флаке. – Провались твой Смитте Вастеле, и ты вместе с ним. Жрать хочу.
Линдеманн внимательно посмотрел на старого друга, который за последнее время изменился почти до неузнаваемости. Невзирая на все лишения, которые им приходилось терпеть по милости Демиурга, Флаке заметно округлился, над его гульфиком теперь нависало приличное брюшко. Кроме того, он как будто стал ниже ростом, впрочем, это, вероятно, был оптический обман, возникший вследствие приобретённой им приятной полноты.
Сам же Тиль, напротив, похудел. С каждым днём его всё больше волновала свобода Фландрии. Он никак не мог объяснить себе это и в конце концов просто махнул рукой. Проблем и так хватало. Сначала они разъезжали со свадебным поездом от Маастрихта до Ландена, в результате чего чуть было не умерли от алкогольного отравления. Потом, когда вернулись в Маастрихт, Лоренца едва не убил некий судовщик по имени Стерке Пир. И при этом нужно было ещё каким-то образом связываться с доверенными реформатами, прятать какое-то оружие, отправлять куда-то какие-то донесения – непостижимо, но они со всем этим справлялись, по крайней мере, Демиург в последнее время гнева не выказывал. А тут ещё эта непонятная тревога за свободу Фландрии… Иногда по ночам Линдеманн вскакивал в холодном поту от внезапно обрушивающегося на него во сне сознания, что Фландрия до сих пор несвободна. И висящий на груди выцветший матерчатый мешочек с некоторых пор причинял беспокойство – там как будто кто-то стучался… Сначала Тиль склонен был приписывать эти странные явления белой горячке, но потом понял, что дело в чём-то другом… Короче, было от чего потерять душевный покой. Когда они были в Антверпене, он думал подлечить расшатавшиеся нервы старым, проверенным способом – но ему снова помешали… Припомнив этот эпизод, Тиль помрачнел.
-Никогда я тебе не прощу тот антверпенский бордель, - заявил он, глядя на Флаке с плохо скрываемой антипатией. – Опять не дал мне нормально отдохнуть… А какая там девочка была, чтоб тебя разорвало, Лоренц, какой же ты гад!
-И неблагодарная же ты скотина. Отдохнуть я ему не дал. Я тебе не дал гадость какую-нибудь подцепить. А ты ещё и обзываешься. А девочка, кстати, была так себе.
-Сколько ж можно с самим собой?..
-Столько, сколько нужно. У тебя, рукоблуд, между прочим, невеста есть. В Дамме. Хорошая девушка. Ждёт тебя. А ты…
-А у тебя жена. Неизвестно где.
-Я жене не изменяю, - твёрдо сказал Флаке. – Потому что Демиург не велит. И ещё потому что это грех.
Тиль открыл рот, чтобы ответить, но вдруг замер, поражённый внезапной мыслью.
-Слушай, дружок, - сглотнув, хрипло сказал он. – А ты случайно не помнишь, когда мы в последний раз в книгу заглядывали?..
Флаке нахмурился, вспоминая.
-Нет, - сказал он наконец. – Не помню.
-А откуда же мы тогда знаем всё?..
Наши герои уставились друг на друга, в их глазах забрезжила страшная догадка…
Но в этот момент из-за угла показался Смитте Вастеле и позвал их в дом.
СТРАНИЦА НЕИЗВЕСТНО КАКАЯ, ВЫРВАННАЯ ДЕМИУРГОМ
На рассвете они сидели, прислонившись к задней стене дома Смитте Вастеле, и смотрели на своих ослов, щиплющих чертополох, ибо больше смотреть здесь было не на что. Их лица были серыми от недосыпа, глаза – воспалёнными; Флаке искрой от горна подпалил себе штаны и обжёг задницу; короче, жизнь была, как никогда, беспросветна и несправедлива.
-Круспе… - тихо, но с яростью шипел Флаке уже успевшее подзабыться родное имя, пытаясь на ощупь определить масштабы причинённого ущерба. – Круспе, гореть тебе в аду. Вместе со Смитте Вастеле…
-Я всю ночь лил пули, - молвил Линдеманн, вперив тяжёлый взгляд в серых ослов, которые жевали серый чертополох в серых предутренних сумерках. – Я лил пули для борцов за свободу совести. Я отлил за эту ночь столько пуль, сколько не отлил за всю свою предыдущую жизнь.
-За всю свою предыдущую жизнь ты не отлил ни одной пули…
-Молчи!.. За всю свою последующую жизнь я тоже не отолью ни одной пули. Хватит с меня. Я, в конце концов, музыкант, а не какой-нибудь там… отливатель пуль. С меня хватит.
-И что ты намерен делать?..
-Я намерен положить всему этому конец.
-Каким образом?.. И, потом – а как же свобода Фландрии?
-На хрен свободу Фландрии, - твёрдо сказал Тиль. – Без меня справятся как-нибудь.
Он поднялся на ноги и отряхнул штаны.
-Ты куда, старичок? – спросил Флаке с нарастающей тревогой.
-Сдаваться.
-Кому сдаваться?! – Флаке вскочил тоже.
-Кому-кому… Инквизиции, вот кому. – Линдеманн мрачно и не без мстительности улыбнулся. – Пусть это будет на совести Смитте Вастеле. Можешь ему передать, что у меня от паров свинца случилось временное помешательство.
-Э, погоди-ка!.. А я-то?.. я-то без тебя куда?.. Мне-то что делать?!
-Лоренц, - Тиль повернулся к старому товарищу и положил тому руку на плечо. – Лоренц, мы с тобой друзья, и всё такое. Но я больше не могу, извини. Хочешь – пошли сдаваться вместе.
-Так ведь… Так ведь, слушай, Инквизиция всё-таки… Тиски там, дыбы всякие… Испанский сапог…
-А я сам во всём признаюсь. Меня не за что будет пытать.
-В чём ты признаешься? – с отчаянием спросил Лоренц.
-В чём угодно. Я сейчас могу признаться, что я – исламский террорист.
-Исламских террористов ещё нет, кретин!..
-Фламандский террорист. По хрену. Какой угодно террорист. Я признаюсь, что я на Папу Римского покушение готовил. Я признаюсь, что я Смитте Вастеле зажарил и съел, и мужественного реформата Томаса Утенгове вместе с ним… Слушай! А проповедники-то, которых мы замочили? У меня ж до сих пор их документы. Вот тебе и пожалуйста, и ничего придумывать не надо… Всё, я пошёл.
Линдеманн размашисто шагал по неровному булыжнику мостовой. Флаке семенил следом, его благоприобретённый мамон мелко трясся. Тиль шёл, как на таран, упрямо нагнув голову и решительно глядя вперёд из-под сдвинутых бровей.
«Чёрт-чёрт-чёрт, - в смятении думал Лоренц, изо всех сил стараясь поспеть за ним. – Он ведь и правда сейчас засыплется, придурок… Что ж я так разъелся-то, твою ж мать?.. Может, попробовать его опрокинуть спецназовским броском и сверху навалиться? Ещё за гомосеков примут… Люди кругом… Шляются и шляются, мать их за ногу…»
Мимо грохотали запряжённые ослами повозки, проходили, метя юбками, какие-то бабы с корзинами – народ в шестнадцатом веке норовил просыпаться ни свет, ни заря.
Внезапно сверху, из какого-то окна обрушился поток тухлой воды, смешанной с рыбьими потрохами. Это здесь было – обычное дело… Помои забрызгали Линдеманна; вздрогнув, он машинально посмотрел наверх… Флаке мгновенно воспользовался этой заминкой, чтобы догнать обезумевшего товарища и крепко схватить его за рукав.
-Слушай… - вполголоса, увещевающим тоном заговорил он, слегка задыхаясь. – Слушай… давай без фанатизма, давай не будем пороть горячку… хорошо?.. Тебе надоело лить пули, я понимаю… Мне тоже надоело… Но наверняка… есть другой выход…
-Нет другого выхода, старичок…
-Линдеманн, ты совсем ополоумел… Это из-за спермотоксикоза, что ли?.. Хорошо, я был неправ… Глубоко неправ… Слушай… давай бабу тебе найдём?.. Давай, а?.. Смотри – город большой… Здесь наверняка бабы есть…
-Поздно. Не хочу я бабу, я Инквизицию хочу.
-Так ведь сжечь могут, кретин!.. И очень запросто!..
-Пусть лучше сожгут, чем такая жизнь…
-Постой… Да погоди ты, шлёпнутый, не убежит твоя Инквизиция!.. Постой, говорю… А… а Демиург как же?!
Линдеманн остановился, развернулся, медленно поднял к небу глаза и указательный палец. Флаке от неожиданности отпустил его рукав. Они довольно долго простояли так, с пару минут. Прохожие оборачивались с уважением и опаской – вероятно, принимали Тиля за странствующего проповедника, а Флаке – за его ученика.
Тиль опустил палец и обратил на друга проникновенный взгляд.
-Слышишь?.. – шепнул он.
-Не, не слышу… - ответил Лоренц поражённо.
-Во. И я не слышу. А знаешь, почему?.. Потому что нет никакого Демиурга. Или он помер. Или мы ему надоели.
Флаке отшатнулся с открытым ртом, замер, поднял руку, почесал в голове, машинально раздавил ногтями насекомое.
После чего повернулся к проходящему мимо общинному стражнику и спросил:
-Не подскажете, любезный, где тут у вас Инквизиция квартирует?
Инквизитор оказался довольно симпатичным – нестарый, лицо интеллигентное, на носу очки. Сидя за обширным столом, он что-то писал, низко склонившись над пергаментом и уютно поскрипывая пером. На вошедших не взглянул, только отмахнул свободной рукой – подождите, мол.
Наши герои огляделись – помещение просторное, чисто прибранное. Не видно ни чадящих факелов, ни орудий бесчеловечных пыток, ни палача в балахоне с прорезями.
Флаке скрипел зубами, глядя на стёклышки, взблёскивающие из-под капюшона Инквизитора. «Вот сволочь, - думал он, - а я столько месяцев мучаюсь… Правильно их народ не любит».
Линдеманну скоро надоело ждать; собравшись с духом, он шагнул к столу.
-Мы тут это, - сказал он, - сознаваться пришли. В надежде на облегчение участи, с учётом добровольной помощи следствию.
Фендом: Rammstein
Пейринг: нет, как такового
Рейтинг: PG-13
Жанр: эпос в шести частях с прологом и эпилогом
Автор вдохновлён гением Шарля де Костера, создавшего «Легенду о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке…», а также гением М. Гинзбург, любезно взявшей на себя труд улучшить и дополнить упомянутое произведение.
Примечание: автор пользовался изданием «Легенды…» 1984 года, Минск, «Юнацтва».
Дисклеймер: ни единого совпадения с реальностью.
Распалась связь времён, и в этот ад
Заброшен я, чтоб всё пошло на лад!
У. Шекспир
Чудо-трава, отпусти меня!
Из совр. фольклора
ПРОЛОГ
-Только НЕ НА АНТЕННУ!!!
Тиль Линдеманн, уроженец Демократической Республики Германия, крепкий мужчина в самом расцвете лет, проснулся от собственного позорно-визгливого вскрика. Пока глаза привыкали к предутреннему полумраку, ему смутно вспомнилось, что он видел во сне одну из бывших жён – она вешала выстиранное бельё на провода линии высоковольтных передач, а на одной из опор линии почему-то торчала телеантенна, причём сам Линдеманн сидел у подножия мачты в кресле и смотрел по телевизору финал кубка УЕФА. ГДР рвала задницу Бразилии…
Пытаясь отдышаться, Линдеманн осознал, что на свете не существует ни ГДР, ни Бразилии, ни кубка УЕФА, ни телевизионных антенн. И никогда не существовало.
Рядом испуганно задёргался Флаке, после чего на физиономию Линдеманна с размаху легла костистая лапа, закрыв нос и рот.
-Лоренц, - придушенно сказал Тиль. – Я каждое утро повторяю, что твоих очков на мне нет. И мне насрать, где у тебя стоял прикроватный столик. Убери грабли.
Флаке проснулся окончательно и сразу приступил к утреннему намазу:
-Снова?.. Это не со мной, этого не может быть, так не бывает, нет, нет, нет…
-Аминь. – Закончил Тиль. – Твою мать, как же курить охота. Ты не помнишь, в каком году Америку открыли?
-В одна тысяча четыреста девяносто втором, - ответил Флаке с неизбывной тоской в голосе. – А тебе зачем?
-Из Америки табак завезли, грамотей! Слушай, так, значит, он уже должен быть! Где б надыбать хоть капелюшечку?..
-В Испании, полагаю. Встретим испанцев, спроси.
-Пошёл ты…
Шёл год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот семьдесят третий. Пошёл второй год со времени вторжения его высочества Вильгельма Оранского в Нидерланды, два года оставалось до основания университета в Лейдене, три – до «Гентского умиротворения», шесть – до Утрехтской унии, восемь – до низложения Филиппа Второго… До рождения Тиля Линдеманна оставалось триста девяносто лет.
-Не так уж и много, по большому-то счёту, - пробормотал в задумчивости этот последний. – Давай-ка вставать, завтрак сам себя не съест!
После завтрака, состоящего из колбасы и пива, Линдеманн предпринял попытку замутить быстрый секс с хозяйской дочкой – полноватой, но приятной на вид блондинкой. Особенно приятно было то, что, улыбаясь, девица демонстрировала почти полный набор передних зубов, что было здесь большой редкостью.
Тиль уже лез через плетень, спеша на встречу с прекрасным, но Флаке схватил его за ногу и потащил вниз, говоря:
-С ума ты сошёл? Посмотри, она же натуральная потаскуха! Сколько у неё таких кавалеров каждый день?.. Триппер, люэс, гонорея! Гондонов здесь ещё не изобрели!
-Отлезь! – пыхтел Линдеманн, не оставляя попыток. – Я уже четыре месяца не трахался! У меня спермотоксикоз! Так можно дойти до приапизма! Я умру!
-Лучше умереть от приапизма, чем от сифилиса, - философски заметил Флаке.
Линдеманн не понял, чем это лучше, но с забора слез. Потеряв равновесие, он сел задом на пыльную дорогу. Бесславное падение сопровождалось визгливым смехом из-за плетня.
-Чёрт, что ж она так верещит, - с досадой сказал Линдеманн, поморщившись. – Как иголкой в ухо, ей-богу. А сиськи у неё всё-таки ничего себе. Сволочь ты, Лоренц, чтоб тебя.
-Спасибо потом скажешь, - заметил Флаке с достоинством. – Пора выдвигаться.
За последние месяцы они почти в совершенстве овладели искусством езды на ослах. Тиль вынес из этих уроков два ценных наблюдения, которые в других обстоятельствах даже занёс бы в записную книжку. Но записной книжки у него не было, поскольку, во-первых, её было негде взять, а во-вторых, человек, имеющий записную книжку, почти наверняка рисковал бы навлечь на себя обвинение в колдовстве, как и любой, кто владел предметами, чьё назначение для местного населения было неясно (из тех же соображений Флаке не надевал очков на людях). Поэтому ценные наблюдения о езде на ослах приходилось держать в голове. Звучали они так:
-Вы собираетесь сесть на осла? Забудьте всё, что вам рассказывали о верховой езде.
-Вы собираетесь ехать куда-либо на осле? Берегите яйца, потому что от тряски их может прищемить.
Если вы будете соблюдать эти несложные правила, то даже можете получить удовольствие.
-Как будто сидишь верхом на стиральной машине в режиме отжима, - заметил он вслух.
-Ты каждый раз это говоришь, достал уже, - хмуро отозвался Флаке. Он явно был не в духе.
-Да что с тобой такое?.. По-моему, это я должен огрызаться. Если бы не ты, вдул бы я той толстухе по самые гланды… А так… Пятый месяц на просушке, твою мать!.. А девки-то так на мне и виснут, между прочим! Это ж какую волю надо иметь!..
-Они потому виснут, - сказал Флаке, - что ты выглядишь на фоне их мужиков, как BMW на фоне самокатов. И не обольщайся, это не твоя заслуга. Они с рождения здесь. Они шампуня с кондиционером никогда в глаза не видели.
-Я шампуня тоже почти полгода в глаза не видел, - вздохнул Тиль. – Даже без кондиционера. Так что разница небольшая… Что ты, собственно, взъелся? Я ведь сделал, как ты хотел, в душу тебя ети!..
-Что я взъелся?.. Я, кстати, тоже пятый месяц на просушке, ты не заметил? Или я не мужик, по-твоему? И вообще, мне здесь до чёртиков надоело. Ослы эти… Штаны эти дурацкие… Я бы душу продал за нормальную ширинку, веришь?.. Моя пропавшая жена, о которой я всё время должен публично грустить… Эти клоповники, которые они называют гостиницами…
-Да, о гостиницах, - морщась, перебил его Линдеманн. – У меня вши завелись, по-моему.
-У него вши завелись, - горько сказал Флаке. – Слышите, люди добрые? У него завелись вши! Всё, теперь смерть всему живому! Ты только о себе и думаешь.
-А что такое?..
-А то, что у меня они уже два месяца, как завелись…
-Лоренц! Собака бешеная! Так это я от тебя их подцепил!
И, не имея других возможностей для мщения, Тиль изо всех сил вытянул своего закадыку хлыстом по тощему заду.
-Ты что делаешь, мерзавец?! – завопил Флаке.
Последовала безобразная сцена, сопровождавшаяся большим количеством непечатных выражений как на немецком, так и на фламандском…
Устав от выяснения отношений, верные друзья решили передохнуть, с каковой целью устроили привал под деревом и достали из седельных сумок продукты для лёгкого перекуса.
-Пиво здесь ничего себе, - примирительно заметил Тиль.
-Экологически чистый продукт, что ты хочешь, - сказал Флаке. Он всё ещё был мрачен и время от времени почёсывал зад. – А вот сыр козлом воняет… Колбаса… Откуда у нас колбаса, Ромштекс?
-Это я в гостинице спёр, - равнодушно пояснил Тиль. – И не надо так на меня смотреть!.. В гробу я видал такой сервис и такой шведский стол! Яичницу даже не посолили!
-Соль сейчас дорогая, - назидательно сказал Лоренц. – Ладно, спёр так спёр, теперь уже вряд ли погонятся…
Потом они лежали животами кверху под кривой придорожной яблоней. Вокруг было тихо, как на кладбище. В полуденном воздухе еле слышно звенели насекомые. Флаке, размочалив прутик, насухую чистил зубы. Тиль, глядя в небо, пытался анализировать свой сон.
-Фрейд бы с ума сошёл от радости, - бормотал он про себя. – Антенна… Конечно, антенна, что же ещё? И жена бельё вешает… На просушку…
-О чём это ты?
-Да так, ни о чём… Ладно, наотдыхались уже. Давай посмотрим, что там у нас дальше по сценарию?
Флаке поднялся, вытер руки о траву и развязал шнурки на сумке из плохо выделанной кожи, которая лежала у него под головой. Осторожно, почти благоговейно он вытащил их главную и единственную драгоценность, одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года издания, и раскрыл на двести девяносто пятой странице. С оттенком торжественности водрузив на нос очки, он начал вслух читать:
«Тем временем Уленшпигель и Ламме, снабжённые паспортами, заехали в одну корчму… Вывеска гласила: «Трактир Марлэра». Выпив несколько бутылок маасского вина вкусом на манер бургонского…» Так, значит снова пить…
-Давай без подробностей. Что там дальше?
-Погоди, я как раз читаю… Так… так… так. О. У нас проблемы.
-В чём дело?
-Этот Марлэр, по ходу, типа провокатора. Мы должны напоить его вусмерть, и он нам расскажет про трёх проповедников…
-Каких ещё проповедников?
-Они не совсем проповедники, они киллеры. Кто-то заказал принца Оранского.
-Хоть бы посмотреть разок на этого Оранского, за которого мы тут жопу рвём, - с тоской сказал Тиль. – Так. Дальше.
-А дальше мы должны нагнать этих самых проповедников на берегу Мааса. Будет махач. Тебя ранят, но я завалю всех троих из аркебузы.
-Из чего?..
-Из аркебузы.
-А по-другому никак?
-По-другому нельзя. Иначе будет не по сценарию.
После долгой паузы Флаке сказал упавшим голосом:
-Пару раз я был в тире… В детстве.
Линдеманн внимательно взглянул на него, но ничего не ответил.
…Они сидели рядом и угрюмо смотрели перед собой. Флаке даже забыл снять очки.
Тилю на нос упала капля. Он посмотрел вверх и увидел, что, пока они разговаривали и размышляли, небо затянуло тучами. Пахнуло озоном и прибитой дорожной пылью. Через пару минут закапало чаще, а потом ливануло, как из ведра.
-Книгу спрячь, - сказал Тиль и набросил на голову капюшон. Окинув взглядом плоскую, как крышка стола, местность, поливаемую серым, отвесным дождём, он добавил: – Чёрт, что за уродливая страна. Бельгия, мать её…
-Фландрия, - машинально поправил Флаке. Он тоже накинул капюшон и безуспешно пытался протереть очки краем отсыревшего плаща из грубой шерсти. – Слушай, старичок, как ты думаешь, нас когда-нибудь отпустит?..
-Не знаю… Четыре месяца меня ещё никогда не держало.
-Понимаешь, это только здесь прошло четыре месяца. На самом деле, я думаю, прошло минут пятнадцать, и мы в это самое время так и сидим в квартире у Круспе и пускаем слюни.
-Если это так, то первое, что я сделаю – дам ему в торец с ноги, сукиному сыну. «Шалфей прорицателей», мля! В жизни больше не прикоснусь к этой дряни!
-Никто не заставлял, - буркнул Флаке. – Тебе-то ещё ничего… Знай себе пей да девок щупай. Этому тебя учить не надо. А я вот, по замыслу Демиурга, должен быть толстым, румяным и круглолицым. И уметь готовить. Так что, по справедливости, с тобой сюда должен был попасть Круспе.
-Круспе не толстый.
-Да уж потолще меня будет. И готовить умеет… Слушай, а мне, знаешь, что вдруг в голову пришло? Он ведь сейчас, наверное, только проснулся, Круспе. Как подумаю… В ванную пошёл, в нормальную человеческую ванную с водопроводом, с горячей водой. Побрился нормальной бритвой, а не ножом…
-Не трави душу…
-Покушал мюслей, выпил кофе…
-Лоренц, добром прошу, заткнись…
-Закурил…
-Заткни своё хайло! – заревел Линдеманн, брызгая слюной.
Флаке оскорблённо замолчал. Так, в молчании, они и двинулись дальше. Мокрые, злые, как разбуженные среди зимы медведи, обиженные на весь мир – зато снабжённые паспортами – они добрались до трактира Марлэра…
Здесь будет кстати отметить, что паспорта явились неизвестно откуда, как и всегда бывало в подобных случаях… Если, скажем, в книге значилось: «Вытащив из лохани форель, Ламме продолжал…», хотя до тех пор ни одного намёка ни на лохань, ни на форель в тексте не было – указанный сосуд с указанной рыбой тут же возникал перед Флаке (Ламме). Или за Флаке, или сбоку от Флаке. Они пробовали экспериментировать, но хитрить не помогало. Куда бы Флаке не поворачивал голову – лохань и форель неизменно оказывались в поле его зрения. Он пробовал закрыть глаза, и это было хуже всего, потому что кто-то – очевидно, рассерженный Демиург – надел лохань ему на голову. Форель пришлось вытаскивать из капюшона. И ради этого сомнительного результата они восемь раз перечитывали место про лохань и форель. Было ужасно обидно.
Здешний Демиург был строгим и фокусов не любил. Однажды – всего однажды, в самом начале – они попробовали было отклониться от предписанного им пути следования, чтобы немного срезать и заодно избежать встречи с «дикими гёзами», которые действительно, по слухам, были довольно дикими… Но стоило только Уленшпигелю и Флаке, то есть Линдеманну и Ламме, свернуть с назначенной Демиургом дороги, как страшный удар грома потряс всё мироздание, земная твердь содрогнулась, небеса разверзлись и там, среди расступившихся свинцовых облаков, в ослепительных лучах нездешних солнц возник образ худощавого мужчины с усами, в сюртуке по моде последней трети девятнадцатого века. Демиург нахмурил брови, причём его лик источал грозное сияние, и сурово потряс указательным пальцем размером с телебашню. Этот природный феномен заставил наших друзей переменить решение относительно выбора маршрута.
ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ПЯТАЯ СТРАНИЦА. МАРЛЭР
Марлэр оказался чрезвычайно болтливым и на редкость неприятным типом. В книге говорилось, что он был «ярым папистом» - Тилю Линдеманну было очень сильно плевать на этот факт биографии Марлэра, но вот Тилю Уленшпигелю паписты были как кость в горле, и с этим приходилось считаться. Вообще, Тиль Линдеманн в последнее время довольно часто ловил себя на том, что Тиль Уленшпигель всё больше завладевает его сознанием, так что это даже слегка пугало… Твёрдо решив не думать об этом и неуклонно следовать сценарию Демиурга, Линдеманн налил себе и хозяину трактира ещё по кружке «маасского на манер бургонского».
-Пробовал я тут как-то бургонское на манер маасского, - пробормотал Флаке, тоскливо ковыряющий жареную рыбу. – Абсолютно та же хрень.
Напившись, Марлэр начал танцевать. Это было отвратительно. В книге значилось – «пустился в пляс», и уже само это выражение показалось Линдеманну отвратительным, но он даже не предполагал, насколько отталкивающим окажется само зрелище. Маасское на манер бургонского подступило к самому кадыку, и Тиль с трудом удержался от того, чтобы нагнуться под стол и утолить свою нехитрую нужду – здесь все это делали при необходимости, даже дамы, но он так и не привык.
-А ему не много надо, - заметил Флаке, глядя на трактирщика.
Наплясавшись, Марлэр уселся рядом с друзьями и провозгласил:
-Добрые католики, за ваше здоровье!
-За твоё! – было ему ответом…
Марлэр оказался морально нестойким субъектом и в два счёта выдал все адреса и явки. Этому немало способствовали тычки кулаком под рёбра, дёрганье за нос и щипки за задницу – в книге об этих мерах экстренного воздействия ничего не говорилось, но наши герои уже выяснили, что такие пустяки Демиурга не волнуют. Главное – шпарь себе диалог по-писанному, а что уж ты там к нему присовокупляешь, кроме слов… Короче, к тому моменту, как Марлэр забылся сном, вследствие перенесённых страданий и алкогольного опьянения, друзья уже знали всё, что можно знать о трёх наёмных убийцах, переодетых реформатскими проповедниками, которые идут от Марш-ле-Дам по берегу Мааса, чтобы проникнуть в лагерь Вильгельма Оранского.
-Не могу сказать, что это самая ценная информация, какую я когда-либо получал, - сказал Тиль, - но так надо.
И покосился на затянутое низкими тучами небо, как бы желая сказать – вот, я делаю всё, как Ты хочешь, может, Тебя тронет моё смирение, и Ты, наконец, отпустишь меня?..
Но Демиург промолчал. По всей видимости, сцена с фальшивыми проповедниками была ему очень дорога. И он, в своих эмпиреях, готовился насладиться ею сполна. Тиль ещё раз покосился на тучи, вздохнул и сплюнул на дорогу.
-А в домике-то у него грязновато, у этого Марлэра, - сказал он вслух. – Стало быть, не женат… А вот если бы он был женат, я бы, пожалуй, рога ему наставил. Из классовой ненависти. Слушай, Лоренц, как ты считаешь – может, на замужних переключиться?..
-И думать забудь, - привычно ответил Флаке монотонным голосом. – Они же моются два раза в год, ты о чём, вообще?.. Ты лучше о проповедниках думай, дубина.
ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ СТРАНИЦА. ПРОПОВЕДНИКИ
…Всё было кончено. Три проповедника живописно валялись в грязи, похожие на кучи тряпок; один из них продолжал дёргать ногами, и сквозь его хрипы можно было различить неразборчивые матюги на неизвестном диалекте.
В синеватой дымке, которая, согласно замыслу Демиурга, поднималась над чёрным кустарником, показалась озадаченная и очень бледная физиономия Флаке.
-Готово? – спросил он.
-Смотря что, - отозвался сидящий на дороге Линдеманн. – Если ты про меня, то да – я практически готов.
-Зацепило тебя? – справился Флаке с лёгким интересом.
-А ты думаешь, это по мне кетчуп течёт?.. В голову и в ляжку, - брюзгливо ответил Тиль. – Чёрт, больно-то как. Даже не думал, что этот проповедник таким шустрым окажется… Слушай, ты можешь, конечно, ещё немного посидеть в кустах, возражений нет, но, откровенно говоря, я бы не отказался от небольшой помощи. А то мне как-то херо…
С этими словами он лишился чувств, ибо с детства боялся покойников.
Оглянувшись по сторонам и убедившись, что поблизости нет больше проповедников или каких-либо других религиозных деятелей, Флаке вылез из кустов, осторожно спустился по скользкому склону к реке (это был то ли Маас, то ли уже Самбр; а вообще, рек в этой стране хватало) и зачерпнул флягой ледяной воды.
Эту воду он хладнокровно вылил в лицо сомлевшему герою, бормоча при этом довольно безучастно: «Милый друг мой ранен, ранен этим негодяем…» - и далее, по тексту Демиурга.
Тиль открыл глаза и слабым голосом спросил:
-А зубы ты ему вышиб?..
-Кому?..
-Проповеднику.
-Какому?
-Да хоть какому! – обозлился, невзирая на слабость, Линдеманн. – Совсем тебе мозги растрясло, что ли?.. Как же там было… О, вспомнил!.. «Ударом каблука Ламме вышиб зубы ближайшему проповеднику»… Который там ближайший?.. Давай закончим с этим поскорее, сматываться отсюда пора…
-Ты что, с ума сошёл?! – возмутился Флаке. – Сам и вышибай! Сроду я ещё зубы не вышибал у трупов, тьфу ты, гадость какая…
-А что, лучше будет, если нас сейчас пальчиком раздавят, как клопов, за то, что не слушаемся?.. Лоренц, делов-то, двинь с ноги – и шабаш, хватит привередничать… Им всё равно, они уже дохлые… Тем более, они принца хотели замочить…
Лоренц довольно энергично высказался в том смысле, что хотел бы наблюдать вышеуказанного принца в самом неподходящем для принцев месте; кроме того, заметил Лоренц, не было бы излишним поместить в это самое место также их давешнего знакомца Марлэра, всех гёзов, как диких, так и домашних, всех на свете проповедников, папистов и реформатов, а также самого Линдеманна.
В ответ на его тираду в небесах угрожающе заворчало; тучи, попирая законы физики, как живые, поползли к зениту, и сквозь них уже начали пробиваться ослепительные лучи горнего сияния…
-Всё, всё, всё, сейчас сделаю, - быстро сказал Флаке. – Не надо только вот этих вот атмосферных явлений… Но, пожалуйста, пусть Круспе горит в аду. До скончания времён, на меньшее я не согласен.
Из туч коротко рыкнули.
-Уже иду… - пробормотал Лоренц с безнадёжным видом.
Выразив на лице крайнюю степень отвращения, он подошёл к ближайшему проповеднику, поднял ногу и, отвернувшись, опасливо ткнул покойника в зубы носком сапога. Что-то тихо, но омерзительно хрустнуло.
Тучи поклубились ещё с полминуты и наконец расползлись. Демиург был удовлетворён.
-Теперь ты ещё должен порвать свою рубашку мне на бинты, - напомнил Линдеманн. – Я же ранен, как-никак.
-Ёшкин кот! – выкрикнул Флаке в сердцах и снова наподдал новопреставленному, на этот раз от души. – Едрит твою налево! Он, вообще, в курсе, что здесь чертовски холодно?!
ТРИСТА ПЕРВАЯ СТРАНИЦА. ТОМАС УТЕНГОВЕ, МУЖЕСТВЕННЫЙ РЕФОРМАТ
-Вы от принца? – спросил мужественный реформат Томас Утенгове. – Поешьте и выпейте.
Он выставил довольно приличное вино; на сковороде жарилась ветчина.
-Наконец пожрём нормально, - сказал Лоренц вполголоса. – Должна же быть от реформатов хоть какая-то польза.
-А что ты имеешь против реформатов? – спросил Линдеманн с неожиданной для самого себя неприязнью.
-Я?.. Абсолютно ничего, - несколько удивлённо ответил Флаке. – Что я, рехнулся – против реформатов чего-то иметь? Чихать я хотел на всех реформатов, вместе взятых, и на каждого в отдельности. Я не интересуюсь религией. Я интересуюсь тем, как бы здесь выжить. А ты разве нет?..
-Я тоже, да… - сказал Тиль; однако, в его голосе прозвучало невольное сомнение, которое ему страшно не понравилось.
-Ехать в Маастрихт вам сейчас никак невозможно, - говорил позже Томас Утенгове, мужественный реформат. – Войско герцога стоит перед городом и в окрестностях.
Тиль посмотрел в чердачное окно. В полях колыхались цветные знамёна. Нужды смотреть туда у него, в общем-то, не было – он просто тянул время, стараясь припомнить текст. Он тянул его так долго, что небо над знамёнами начало наливаться опасной предгрозовой свинцовостью, и там полыхнули беззвучные зарницы. Флаке пихнул Линдеманна кулаком в рёбра и прошипел сквозь зубы: «Скажи ему, что ты проберёшься, пень ты с глазами!..»
-Да, я проберусь, - опомнившись, сказал Тиль, - если вы добудете мне разрешение жениться. Невеста должна быть хороша собой, мила и добра…
«Неплохо бы ещё, чтобы сиськи не меньше пятого размера, - думал он при этом про себя. – И зад помясистее… Ну и, конечно, с зубами чтобы была…»
-Не советую, сын мой, - заметил Лоренц. – Жёны – дело такое… От меня вот, например, жена ушла… Иссушила меня, понимаешь, любовным недугом – и бросила…
Сказанное почти полностью соответствовало каноническому тексту, но прозвучало очень правдоподобно, и глаза Флаке вдруг затуманились слезой, хотя сам он понятия не имел – с чего вдруг?..
«Какой актёр пропадает!..» - восхитился Линдеманн, глядя на длинноносое лицо друга, подёрнувшееся мечтательной грустью. С тех пор, как они попали сюда, Лоренцу неоднократно приходилось произносить элегические монологи, посвящённые покинувшей его супруге, которую он, понятное дело, никогда не видел – но никогда ещё эти скорбные речи не звучали столь прочувствованно, как сейчас.
Сам же Флаке продолжал недоумевать по поводу внезапно нахлынувших на него эмоций…
-Короче, - сказал Линдеманн Томасу Утенгове. – Невесту мне надо найти, хоть кровь из носу, ты ж понимаешь.
Он был уже прилично навеселе. Вино у Томаса оказалось крепкое.
-…В одну повозку я впрягу пару твоих лошадей, в другую – ослов… Здесь мы с женой, дружок мой, там – свидетели всякие, цимбалисты… Ну, само собой, песни, бубны там разные, бухла побольше… небось, порядок-то знаешь?.. Сядем, короче, и поедем. К свободе. Или нет… В общем, ты меня понял.
-Да я-то понял, - отвечал мужественный реформат, без особого доверия глядя на побагровевшую рожу борца за свободу Фландрии. – Только вот бабы наши с такими кавалерами кататься не привыкшие.
Тут в дверь просунула голову девица с пухлыми и очень румяными щеками. Невольно хотелось думать, что всё, расположенное ниже щёк, тоже радует своими объёмами.
-Поедем, чего там, - сказала она. – Да хранит нас Бог, чего там.
Линдеманн радушно улыбнулся и вытянул шею, пытаясь разглядеть стати смелой девушки. Флаке наступил ему под столом на ногу. Линдеманна это очень рассердило.
-Альба останется в дур-раках! – крикнул он и грохнул кулаком по столу.
-Конечно, если для дела нужно, я могу и четыре повозки, - побледнев, сказал Томас Утенгове. – Человек двадцать пять соберём, наверное…
-Всё равно Альба в дураках останется, - упорствовал Линдеманн. – Потому что он дурак, и всё тут…
Мужественный реформат Томас Утенгове вздохнул и пошёл на двор – объявлять домашним общий сбор и готовность номер один, а заодно выяснить, какая из девушек даст согласие сочетаться законным браком с олицетворением свободного духа Фландрии, которое в этот момент мучительно икало за столом…
Линдеманн открыл глаза, приподнял голову и, охнув, уронил её обратно на солому. Во рту было сухо и гадко. Глаза не открывались. Тошнило.
-Проснулся, женишок? – раздался откуда-то сбоку язвительный шёпот, терзающий душу и тело. – Ну и как тебе утро первого дня новой жизни?
-Где я?.. – спросил Тиль, хватаясь за виски дрожащими руками.
-В Маастрихте, сын мой, в Маастрихте.
Почему-то это слово спровоцировало настоящую революцию в желудке нашего героя. Он еле успел нащупать непослушной рукой борт повозки, на дне которой лежал, и перегнуться через него. Флаке сперва наблюдал за ним с некоторым злорадством, но корчи, сотрясавшие тело Линдеманна, и издаваемые им звуки растрогали бы даже каменное сердце. Лоренц спрыгнул с повозки и обошёл её кругом, стараясь ступать осторожно – кругом вповалку храпели добрые фламандцы, и облако крепкого перегара витало над ними…
Над краем повозки на фоне сереющего предутреннего неба маячила голова Линдеманна. Он тяжело дышал, и по одному его дыханию можно было понять, какие нечеловеческие муки он испытывает.
-На, - с состраданием сказал Флаке. – Полечись. – И протянул ему полную флягу. – Скажи спасибо, что этот Томас Утенгове не жадный оказался, хоть и реформат. Снабдил на дорожку.
Тиль жадно присосался к горлышку…
Позже, когда они сидели рядышком в повозке, Линдеманн осторожно спросил:
-Так я всё-таки женился?
-А то, - сказал Флаке. – И, знаешь, такого жару задал… Я прямо не ожидал от тебя. Священнику хамил. Предлагал всем желающим поцеловать тебя в те уста, которыми ты не говоришь по-фламандски. Песни орал…
-Какие песни?.. – холодея, спросил Тиль. – Наши или?..
-Всякие, - уклончиво ответил Лоренц. – Да это не важно… Главное, что тебя от герцога Альбы спрятали. А то ты грозился знаешь что с ним сделать…
-А что Демиург?..
-Да ничего. Молчит.
-Значит, всё нормально?..
-Ну да. Не считая того, что мы по-прежнему находимся во Фландрии, в шестнадцатом веке, не считая того, что я завалил трёх человек, а ты вчера женился – всё абсолютно нормально. Всё просто зашибись.
Помолчали. Тиль с возрастающим интересом разглядывал новобрачную, которая сопела тут же, на соломе, распространяя винные пары. Это была вчерашняя толстощёкая девица. Вышитый нагрудник съехал на сторону, подставив нескромным взглядам аппетитные выпуклости под сорочкой – пятый, не пятый, но четвёртый размер там был налицо. Юбка задралась, обнажив пышное бедро…
-Даже не думай об этом, - сказал Флаке скучным голосом. – Даже не думай, урод ты, сексуально озабоченный.
-У нас с ней хоть было что-нибудь? – спросил Линдеманн, предчувствуя разочарование. – Первая брачная ночь всё-таки…
-Какое там. Она-то, может, и не против бы, но ты, после того, как заявил, что Филиппу Испанскому некую часть отрежешь и ему же в задницу запихнёшь, рухнул вот в эту таратайку – и лежишь себе в виде дохлого трупа. Невеста твоя тут же заорала, как потерпевшая – решила, что тебя освободительная борьба вконец доконала. А я залез сюда, смотрю – ты уже сопишь в две дырки, ну в точности, как младенчик, только что палец не сосёшь… Так что не было у вас ничего, мой мальчик, не надейся. Да и я бы не допустил.
-Лоренц! – с досадой сказал Тиль. – Сволочь ты всё-таки! Ну что ж ты до меня докопался-то, а?.. Совсем уморить меня хочешь? Дождёшься, что я твою тощую задницу пользовать начну!..
ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ СТРАНИЦА. СМИТТЕ ВАСТЕЛЕ, КУЗНЕЦ
-Войдите, - сказал Смитте Вастеле. – А ослов отведите на лужайку за домом.
Смитте Вастеле имел внешность не самую привлекательную – это был тощий дылдон с нездоровым цветом лица. Кроме того, это был мрачный, угрюмый сволочуга, смотревший на мир глазами алкоголика в завязке. Но у Линдеманна он вызывал необъяснимое восхищение.
-Отличный мужик, - сказал Тиль. – Целыми днями всякие лопаты куёт, а по ночам – оружие. Для бойцов за свободу совести.
-Провались она, твоя свобода совести, - хмуро сказал Флаке. – Провались твой Смитте Вастеле, и ты вместе с ним. Жрать хочу.
Линдеманн внимательно посмотрел на старого друга, который за последнее время изменился почти до неузнаваемости. Невзирая на все лишения, которые им приходилось терпеть по милости Демиурга, Флаке заметно округлился, над его гульфиком теперь нависало приличное брюшко. Кроме того, он как будто стал ниже ростом, впрочем, это, вероятно, был оптический обман, возникший вследствие приобретённой им приятной полноты.
Сам же Тиль, напротив, похудел. С каждым днём его всё больше волновала свобода Фландрии. Он никак не мог объяснить себе это и в конце концов просто махнул рукой. Проблем и так хватало. Сначала они разъезжали со свадебным поездом от Маастрихта до Ландена, в результате чего чуть было не умерли от алкогольного отравления. Потом, когда вернулись в Маастрихт, Лоренца едва не убил некий судовщик по имени Стерке Пир. И при этом нужно было ещё каким-то образом связываться с доверенными реформатами, прятать какое-то оружие, отправлять куда-то какие-то донесения – непостижимо, но они со всем этим справлялись, по крайней мере, Демиург в последнее время гнева не выказывал. А тут ещё эта непонятная тревога за свободу Фландрии… Иногда по ночам Линдеманн вскакивал в холодном поту от внезапно обрушивающегося на него во сне сознания, что Фландрия до сих пор несвободна. И висящий на груди выцветший матерчатый мешочек с некоторых пор причинял беспокойство – там как будто кто-то стучался… Сначала Тиль склонен был приписывать эти странные явления белой горячке, но потом понял, что дело в чём-то другом… Короче, было от чего потерять душевный покой. Когда они были в Антверпене, он думал подлечить расшатавшиеся нервы старым, проверенным способом – но ему снова помешали… Припомнив этот эпизод, Тиль помрачнел.
-Никогда я тебе не прощу тот антверпенский бордель, - заявил он, глядя на Флаке с плохо скрываемой антипатией. – Опять не дал мне нормально отдохнуть… А какая там девочка была, чтоб тебя разорвало, Лоренц, какой же ты гад!
-И неблагодарная же ты скотина. Отдохнуть я ему не дал. Я тебе не дал гадость какую-нибудь подцепить. А ты ещё и обзываешься. А девочка, кстати, была так себе.
-Сколько ж можно с самим собой?..
-Столько, сколько нужно. У тебя, рукоблуд, между прочим, невеста есть. В Дамме. Хорошая девушка. Ждёт тебя. А ты…
-А у тебя жена. Неизвестно где.
-Я жене не изменяю, - твёрдо сказал Флаке. – Потому что Демиург не велит. И ещё потому что это грех.
Тиль открыл рот, чтобы ответить, но вдруг замер, поражённый внезапной мыслью.
-Слушай, дружок, - сглотнув, хрипло сказал он. – А ты случайно не помнишь, когда мы в последний раз в книгу заглядывали?..
Флаке нахмурился, вспоминая.
-Нет, - сказал он наконец. – Не помню.
-А откуда же мы тогда знаем всё?..
Наши герои уставились друг на друга, в их глазах забрезжила страшная догадка…
Но в этот момент из-за угла показался Смитте Вастеле и позвал их в дом.
СТРАНИЦА НЕИЗВЕСТНО КАКАЯ, ВЫРВАННАЯ ДЕМИУРГОМ
На рассвете они сидели, прислонившись к задней стене дома Смитте Вастеле, и смотрели на своих ослов, щиплющих чертополох, ибо больше смотреть здесь было не на что. Их лица были серыми от недосыпа, глаза – воспалёнными; Флаке искрой от горна подпалил себе штаны и обжёг задницу; короче, жизнь была, как никогда, беспросветна и несправедлива.
-Круспе… - тихо, но с яростью шипел Флаке уже успевшее подзабыться родное имя, пытаясь на ощупь определить масштабы причинённого ущерба. – Круспе, гореть тебе в аду. Вместе со Смитте Вастеле…
-Я всю ночь лил пули, - молвил Линдеманн, вперив тяжёлый взгляд в серых ослов, которые жевали серый чертополох в серых предутренних сумерках. – Я лил пули для борцов за свободу совести. Я отлил за эту ночь столько пуль, сколько не отлил за всю свою предыдущую жизнь.
-За всю свою предыдущую жизнь ты не отлил ни одной пули…
-Молчи!.. За всю свою последующую жизнь я тоже не отолью ни одной пули. Хватит с меня. Я, в конце концов, музыкант, а не какой-нибудь там… отливатель пуль. С меня хватит.
-И что ты намерен делать?..
-Я намерен положить всему этому конец.
-Каким образом?.. И, потом – а как же свобода Фландрии?
-На хрен свободу Фландрии, - твёрдо сказал Тиль. – Без меня справятся как-нибудь.
Он поднялся на ноги и отряхнул штаны.
-Ты куда, старичок? – спросил Флаке с нарастающей тревогой.
-Сдаваться.
-Кому сдаваться?! – Флаке вскочил тоже.
-Кому-кому… Инквизиции, вот кому. – Линдеманн мрачно и не без мстительности улыбнулся. – Пусть это будет на совести Смитте Вастеле. Можешь ему передать, что у меня от паров свинца случилось временное помешательство.
-Э, погоди-ка!.. А я-то?.. я-то без тебя куда?.. Мне-то что делать?!
-Лоренц, - Тиль повернулся к старому товарищу и положил тому руку на плечо. – Лоренц, мы с тобой друзья, и всё такое. Но я больше не могу, извини. Хочешь – пошли сдаваться вместе.
-Так ведь… Так ведь, слушай, Инквизиция всё-таки… Тиски там, дыбы всякие… Испанский сапог…
-А я сам во всём признаюсь. Меня не за что будет пытать.
-В чём ты признаешься? – с отчаянием спросил Лоренц.
-В чём угодно. Я сейчас могу признаться, что я – исламский террорист.
-Исламских террористов ещё нет, кретин!..
-Фламандский террорист. По хрену. Какой угодно террорист. Я признаюсь, что я на Папу Римского покушение готовил. Я признаюсь, что я Смитте Вастеле зажарил и съел, и мужественного реформата Томаса Утенгове вместе с ним… Слушай! А проповедники-то, которых мы замочили? У меня ж до сих пор их документы. Вот тебе и пожалуйста, и ничего придумывать не надо… Всё, я пошёл.
Линдеманн размашисто шагал по неровному булыжнику мостовой. Флаке семенил следом, его благоприобретённый мамон мелко трясся. Тиль шёл, как на таран, упрямо нагнув голову и решительно глядя вперёд из-под сдвинутых бровей.
«Чёрт-чёрт-чёрт, - в смятении думал Лоренц, изо всех сил стараясь поспеть за ним. – Он ведь и правда сейчас засыплется, придурок… Что ж я так разъелся-то, твою ж мать?.. Может, попробовать его опрокинуть спецназовским броском и сверху навалиться? Ещё за гомосеков примут… Люди кругом… Шляются и шляются, мать их за ногу…»
Мимо грохотали запряжённые ослами повозки, проходили, метя юбками, какие-то бабы с корзинами – народ в шестнадцатом веке норовил просыпаться ни свет, ни заря.
Внезапно сверху, из какого-то окна обрушился поток тухлой воды, смешанной с рыбьими потрохами. Это здесь было – обычное дело… Помои забрызгали Линдеманна; вздрогнув, он машинально посмотрел наверх… Флаке мгновенно воспользовался этой заминкой, чтобы догнать обезумевшего товарища и крепко схватить его за рукав.
-Слушай… - вполголоса, увещевающим тоном заговорил он, слегка задыхаясь. – Слушай… давай без фанатизма, давай не будем пороть горячку… хорошо?.. Тебе надоело лить пули, я понимаю… Мне тоже надоело… Но наверняка… есть другой выход…
-Нет другого выхода, старичок…
-Линдеманн, ты совсем ополоумел… Это из-за спермотоксикоза, что ли?.. Хорошо, я был неправ… Глубоко неправ… Слушай… давай бабу тебе найдём?.. Давай, а?.. Смотри – город большой… Здесь наверняка бабы есть…
-Поздно. Не хочу я бабу, я Инквизицию хочу.
-Так ведь сжечь могут, кретин!.. И очень запросто!..
-Пусть лучше сожгут, чем такая жизнь…
-Постой… Да погоди ты, шлёпнутый, не убежит твоя Инквизиция!.. Постой, говорю… А… а Демиург как же?!
Линдеманн остановился, развернулся, медленно поднял к небу глаза и указательный палец. Флаке от неожиданности отпустил его рукав. Они довольно долго простояли так, с пару минут. Прохожие оборачивались с уважением и опаской – вероятно, принимали Тиля за странствующего проповедника, а Флаке – за его ученика.
Тиль опустил палец и обратил на друга проникновенный взгляд.
-Слышишь?.. – шепнул он.
-Не, не слышу… - ответил Лоренц поражённо.
-Во. И я не слышу. А знаешь, почему?.. Потому что нет никакого Демиурга. Или он помер. Или мы ему надоели.
Флаке отшатнулся с открытым ртом, замер, поднял руку, почесал в голове, машинально раздавил ногтями насекомое.
После чего повернулся к проходящему мимо общинному стражнику и спросил:
-Не подскажете, любезный, где тут у вас Инквизиция квартирует?
Инквизитор оказался довольно симпатичным – нестарый, лицо интеллигентное, на носу очки. Сидя за обширным столом, он что-то писал, низко склонившись над пергаментом и уютно поскрипывая пером. На вошедших не взглянул, только отмахнул свободной рукой – подождите, мол.
Наши герои огляделись – помещение просторное, чисто прибранное. Не видно ни чадящих факелов, ни орудий бесчеловечных пыток, ни палача в балахоне с прорезями.
Флаке скрипел зубами, глядя на стёклышки, взблёскивающие из-под капюшона Инквизитора. «Вот сволочь, - думал он, - а я столько месяцев мучаюсь… Правильно их народ не любит».
Линдеманну скоро надоело ждать; собравшись с духом, он шагнул к столу.
-Мы тут это, - сказал он, - сознаваться пришли. В надежде на облегчение участи, с учётом добровольной помощи следствию.
Последний раз редактировалось: Captain_Stanley (Пн Фев 22, 2010 7:47 pm), всего редактировалось 1 раз(а)
